Вебинары

Свет и Слово (к философии имени)

Что тверже, неизменней, могущественнее слова:
словом мир сотворен и стоит:
нося всяческая глаголом силы Своея.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Богословские споры сопровождали православие на всем его историче­ском пути. Их обострение происходило, как правило, вблизи от перелом­ных эпох человеческой истории: распад Римской империи и тринитарный вопрос, появление мусульманства и иконоборчество, споры о Фаворском свете и конец Византии. Казалось, что с наступлением Нового времени споры такого масштаба прекратились.

Прошло несколько столетий и в начале XX века возникло русское имяславие, в самом предверии перелома истории России и Европы. Со­бытия эти долгое время не привлекали особенного внимания и лишь те­перь, в новую переломную эпоху, вышли на поверхность и стали обсуж­даться. За последние годы появились несколько книг, содержащих основ­ные документы имяславческого движения, переизданы На горах Кавказа о. Илариона и Апология о. Антония Булатовича (в настоящем издании), написана подробная история движения в целом¹.

Наступило время понять в чем была суть богословских споров вокруг имяславия и что может внести в них наше время. Основная проблема состоит в понимании природы Имени Божия - есть ли оно творение че­ловека, придуманное для общения с Господом или же оно принадлежит Божественному миру. Этот вопрос можно уточнять: Имя Божие тварно или нетварно? Оно находится во времени или в вечности и совечно Богу? И если мы принимаем последнюю возможность, то можно ли считать Имя Божие божественной энергией?

Чтобы встать в определенное отношение к этим вопросам нужно вспом­нить, что в истории православия богословские истины были рациональ­ным оформлением духовного опыта². Не является исключением и исто­рия имяславия. Хотя об именах Божиих много написано почти у всех Отцов церкви, непосредственный толчок богословскому движению дал духовный опыт св. Иоанна Кронштадтского с его знаменитой формулой: Имя Божие есть Сам Бог, вокруг которой и скрестились все копья.

Можно думать, что решение имяславческих проблем зависит от но­вого духовного опыта, зреющего в глубинах церкви, в аскезе ее подвиж­ников. Но есть и другая сторона вопроса.

Изучая историю имяславия мы видим, что чисто светские представ­ления о природе языка играли огромную роль в происходившей тогда борьбе. Прежде всего это относится к вопросу о реализме или номина­лизме в понимании природы имени и вообще слова. Когда в начале века произошла церковная смута и возникло имяславческое движение, рус­ские философы о. Павел Флоренский и о. Сергий Булгаков поняли, что покуда вероучительная сторона имяславия еще не развита и неизвестно когда разовьется, можно попытаться построить реалистическую фило­софию имени, находящуюся на границе между богословием и языкозна­нием. Появились имяславческие главы Водоразделов мысли и Философия имени (позднее к ним присоединился и А. Ф. Лосев со своей Философией имени и ряд других мыслителей).

В лингвистике XX века восторжествовала однако соссюровская тео­рия произвольности языкового знака. Слова одного из борцов с имяс-лавием С. В. Троицкого "имена сами по себе нисколько не связаны с предметами <...> Имя есть лишь условный знак, символ предмета, со­зданный самим человеком", по оценке современного филолога, как будто списаны с теперешнего учебника по языкознанию. Не удивительно, что философия имени до сих пор почти не востребована языкознанием, хотя даже простое ее изучение могло бы подвинуть науку несколько дальше³.

Мы думаем, что такой процесс вполне возможен - не истолковывание богословских истин с помощью мирской науки (как это случилось во время имяславческих споров), а движение в обратном направлении. Это относится не только собственно к имяславию или философии имени, но вообще к тем представлениям о слове, которые имеются в Священном писании и свято-отеческой традиции.

В отличие от языкознания, не занимающего центральное место в со­временной науке, в богословии слово находится в центре мироздания. Вспомним прежде всего:

В начале было Слово, и Слово было у Бога и Слово было Бог (Иоан. 1,1).

В книгах Отцов церкви рассыпаны многочисленные высказывания о языке, о природе слова. Они любили находить для богословских вы­сказываний параллели из нашего, тварного мира. Вот одна такая линия аналогий:

На самом высшем, трансцендентном для нас уровне бытия находится Боговоплощение, неописуемое в земных словах соединение Божествен­ной и человеческой природы в Богочеловеке. Тем не менее, богословие нашло для этого такие слова: нераздельно и неслиянно. Мы не об­суждаем, как такие примеры могут помочь понять истины веры, вспом­ним, что апофатическое богословие выше катафатического, но предлага­ем пойти обратным путем, вниз с горних высей к нашей земной жизни.

Именно, высшие истины могут что-то просветить в наших попытках понять связь души и тела (в психологии), смысла слова и его формы (в языкознании). Во всех приведенных нами примерах мы видим пары, которые сопрягаются друг с другом антиномично, как об этом писал о. Павел Флоренский. Мы можем попробывать отнести то, что написано у Отцов церкви о двух природах, Божественной и человеческой, или о двух видах слов, к более низшим уровням бытия, чтобы, в частности, понять взаимоотношения смысла и формы слова. Такой подход явно имеет воз­можность дальнейшего развития уже в рамках чистой науки. Напомним, что главное в слове, - его смысл, точному определению никак не подда­ется. Семантика - самая темная и неразработанная часть лингвистики.

Приняв такую точку зрения мы неизбежно приходим к необходимо­сти рассматривать гораздо более широкий круг вопросов. Для понима­ния природы языка в свете святоотеческого учения нам нужно подумать и об устройстве мира, и о природе времени, и об умопостигаемом све­те, и о многом другом. По нашему глубокому убеждению изолированное изучение языковых проблем в свете богословия вряд ли приведет к су­щественному продвижению в их понимании.

Этим объясняется, что далее затрагиваются и вопросы, строго гово­ря, не относящиеся к имяславию и даже языкознанию. И прежде всего возникает фундаментальный вопрос: если мы стоим на позиции реализ­ма, а мы действительно на ней стоим, то где же находится язык? Его материальная, звуковая оболочка - это колебания воздуха окружающего нас физического пространства. А само слово, его смысл?

Начнем поэтому с выяснения, что говорит богословие об устройстве тварного мира.

Умопостигаемый тварный мир

"По первым словам летописи бытия, Бог "сотворил небо и землю" (Быт. 1, 1), и это деление всего сотворенного надвое всегда признавалось основ­ным. Так и в исповедании веры мы именуем Бога "Творцом видимых и невидимых", Творцом как видимого, так, равно, и невидимого". Этими словами начинает свой "Иконостас" о.Павел Флоренский, много пытав­шийся понять это деление тварного мира и строивший для этого даже и математические модели.

В богословии известны и другие слова для обозначения этих двух сфер бытия: духовный и вещественный миры, умопостигаемый (умозри­тельный, мысленный, сверхчувственный) и чувственный, бестелесный и телесный. К первому принадлежат ангелы и души людей, ко второму окружающий нас физический мир.

Священное писание и духовный опыт не так много говорят об устрой­стве умопостигаемого мира, но один вывод представляется несомненным - этот мир имеет иерархическое, ярусное или уровневое строение. "Небес­ная иерархия" Св. Дионисия Ареопагита дает подробное описание девяти чинов ангельской иерархии и их связи друг с другом. При этом подчерки­вается, что сколько чинов небесной иерархии и какие они, нам в точности неизвестно.

Одна из основных "функций" иерархии - созерцание Божественного света и передача его от более высоких ступеней иерархии к более низших. Можно сказать, что ангельский мир связывает транцендентный Боже­ственный мир и мир физический. Один из наиболее известных образов этой связи - лествица Иаковлева (Быт. 28, 12-13), идущая от земли на небо и ангелы Божии, восходящие и нисходящие по ней. Подобными об­разами переполнен мировой фольклор (разногласия состоят лишь в том сколько имеется уровней или небес).

Если о телесном, физическом мире наука в лице естествознания зна­ет довольно много, то что дают мирские знания о мире умопостигаемом ? Здесь больше всего постаралась философия - платоновское учение о мире идей. Резкое отличие платонизма от богословских представлений состоит в том, что идеи не являются личностями. Тем не менее многие понятия неоплатонизма были использованы Отцами церкви при бого­словском оформлении истин веры.

Как и в античные времена мы знаем, что идеи существуют, например, идеальные понятия в математике. В чувственном мире треугольников не найдешь, что не мешает многим людям свободно с ними обращаться. Для треугольников и вообще математических понятий остается лишь умопо­стигаемый, сверхчувственный мир. Говоря таким образом мы неявно под­разумеваем, что миры духовный и телесный - действительно отдельные миры, обособленные друг от друга. Нет, однако, ничего более далекого от истинного положения дел. Чтобы понять его, обратимся снова к бого­словским аналогиям, о которых мы говорили выше. Вот как их излагает св. Максим Исповедник:

Мир умопостигаемый находится в чувственном, как душа в теле, а чувственный мир соединен с умопостигаемым, как тело соединено с ду­шой. И един мир, состоящий из них обоих, как один человек, состоящий из души и тела. Каждый из этих миров, сращенных в единении, не от­вергает и не отрицает другого, по закону [Творца], соединившего их. И, соответственно этому закону, в них заложен логос единообразующей силы, не позволяющей быть в неведении, несмотря на природную ина-ковость [двух миров], относительно тождества их по ипостаси в [этом] единении⁴.

Богословие нашло для такого соединения точные слова: нераздельно и неслиянно. Вопрос о существовании тварных идей - прообразов вещей, их "логосов"является, по-видимому, спорным. Различные взгляды Отцов церкви на это были собраны В. Н. Лосским⁵.

Принимая, что умопостигаемый мир содержит математические поня­тия⁶ , мы увидим, что и естествознание после долгого развития пришло к близким выводам. Окружающие нас физические тела, доступные орга­нам чувств, состоят из т.н. элементарных частиц, которые по существу являются чисто математическими конструкциями. Чем глубже мы по­гружаемся в материальный мир, тем дальше мы от него отдаляемся в направлении мира идеального.

Впрочем, естествознание началось с дуализма Декарта, закрепившего раскол мира на две субстанции - мысленную и протяженную. Последняя, которая и есть вещество, была ввергнута Декартом в физическое декар­тово пространство и этот шаг обусловил все дальнейшее развитие науки и все ее успехи. Каждый такой успех состоял в том, что в рамки декар­това пространства были вставлены сначала механика, тяготение, потом электричество, свет, теплота...

Интересно, что в ту же эпоху, что и Декарт, Лейбниц размышлял о том, как описать мысленную субстанцию, включая сюда понятия, идеи, высказывания. Он пришел к своей универсальной характеристике, пред­ставляющей по существу попытку построить свое пространство для умо­постигаемого мира. Его идеи были основательно забыты вплоть до XX века⁷.

Учитывая исторический опыт естествознания (а это тоже опыт, к ко­торому мы должны прислушаться), можно было бы начать с построения умопостигаемого мира как некоторого пространства. Причем возможно понимать такое пространство только как философскую категорию, или же сделать следующий шаг и представить его более конкретно как ма­тематическую конструкцию.

И затем соединить два мира, или два пространство - физическое и умопостигаемое в одно целое, как и должно быть.

Вернемся теперь к имяславию и богословским представлениям о при­роде слова. Один из самых активных борцов с афонскими монахами-имяславцами архиеп. Никон сравнивал имена с идеальными математи­ческими понятиями, точкой, прямой и т. д., имея в виду, что их нет в окружающем нас мире. Находясь в отличие от архиеп. Никона на по­зиции реализма, мы можем обернуть его аргументы против реального существования имен и признать, что имена существуют вполне реально, но не в вещественном, физическом мире, а в мире умопостигаемом, сверх­чувственном. Более точно, имена и вообще слова имеют "тело звуковую оболочку, находящуюся в чувственном мире, и "душу смысл, обитающую в умопостигаемом мире.

И если мы примем на время, что есть не просто умопостигаемый мир, но и отвечающее ему пространство, то это пространство и будет, среди прочего, вместилищем для языка.

Дерево и пространство языка

Как же подступиться к такой задаче - построению умопостигаемого пространства ? Так же как в физике геометрия была исходным пунктом для рассуждений Декарта, возьмем логику понятий, как она была раз­вита в античности. Описание понятий с помощью диарезиса, процесса деления надвое,- одна из сквозных тем диалогов Платона, обыгрывае­мых им постоянно. Более "научно" эта же процедура описана в Катего­риях Аристотеля и комментариях к ним Порфирия. Если дан какой-то признак или атрибут, то все предметы или вещи делятся на два класса, обладающих этим признаком и необладающих. Взяв еще один признак, мы можем продолжить деление. Структура, которая получается в итоге, будет иметь вид дерева, каждая ветвь которого разветвляется на после­дующие ветви. Каждая точка разветвления будет родом по отношению к последующей, а та будет по отношению к ней видом. Процесс всегда занимает конечное число шагов.

Такие деревья играют важную роль в языкознании, при анализе син­таксической структуры предложения или морфологической структуры слова. Каждому высказывания естественно сопоставляется древесная струк­тура: сначала предложение делится на группу подлежащего и группу сказуемого, затем каждая группа делится далее (выделяются определе­ния, дополнения и т.д.), пока не будет найдены все члены предложения.

Оказалось, что такая (поверхностная) структура не полностью отража­ет грамматику предложения и во многих случаях приходится дополнять дерево новыми ("невидимыми") ветвями, отражающими т.н. глубинную структуру. Только тогда можно понять многие законы синтаксиса, на­пример, переход от повествовательных предложений к вопросительным (трансформационная грамматика Н. Хомского).

Предложим для начала описывать предложения языка такими дере­вьями. Они, однако, содержат не так много от исходного предложения и на первый взгляд не очень годятся для такой роли. Выход состоит в том, чтобы перейти от деревьев, с конечным числом точек разветв­ления, к деревьям, ветвящимся до бесконечности, со все более "тонки-ми"листочками. Подобный переход был бы аналогичен переходу от ан­тичного пространства в геометрии, состоящего из конечного числа на­глядно представленных геометрических тел, к декартову пространству - бесконечному, однородному, гладкому, всюду одинаковому и вмещаю­щему в себя какие-угодно геометрические тела. В нашем ситуации полу­чается единое пространство, имеющее вид бесконечного универсального дерева, в которое можно вложить все те деревья которые мы рассматри­вали. Такую программу можно реализовать для математического языка, для самой простой его части - языка элементарной арифметики⁸.

Для обычного языка такой подход означал бы, что за каждым выска­зыванием языка, за каждым словом стояло бы бесконечное дерево, вы­ражающее его полностью. И все такие деревья содержались бы в едином универсальном пространстве (можно сказать, Мировом Дереве). Иначе можно сказать, что "настоящая" глубинная структура должна быть бес­конечной.

Философия языка, развитая в России в начале XX века, отчетливо со­знавала, что без явного учета бесконечности языковые явления поняты быть не могут. Этим она резко отличалась от представлений структура-листов, которые позднее стали доминировать в лингвистике.

Несколько характерных мнений:

Слово хочет быть услышанным, понятым, отвеченным и снова отве­чать на ответ, и так ad infinitum. Оно вступает в диалог, который не имеет смыслового конца (но для того или иного участника может быть физически оборван).

Не может быть изолированного высказывания. Оно всегда предпола­гает предшествующие ему и следующие за ним высказывания. Ни одно высказывание не может быть ни первым, ни последним. Оно только зве­но в цепи и вне этой цепи не может быть изучено⁹.

Что касается до семемы слова береза, то по самому существу дела ду­шу слова невозможно исчерпать хотя бы приблизительно < далее идут мифы, биология, искусство, поэзия, - А. П. > неуловимые эмоциональ­ные оттенки, что говорящий, вот сейчас, в данном случае, вкладывает в произносимое им слово береза: может быть растроганности воспоминани­ями о далекой родине, а может быть хозяйственной скорби о дороговизне дров и т.д. до бесконечности¹⁰.

Если принять, что приведенная нами конструкция может служить умопостигаемым пространством, то возникает вопрос как же быть с бес­конечностью с богословской точки зрения ? По представлениям западно­го богословия (прежде всего томизма) бесконечность есть неотъемлемый атрибут Бога, тварной бесконечности быть не может. Похоже, что другие богословы не столь категоричны в этом вопросе. Заметим, что и осно­ватель математической теории бесконечности - теории множеств Георг Кантор, который во многом исходил из представлений о бесконечности в (схоластическом) богословии, тем не менее считал, что бесконечность есть и в тварном мире. Наконец, нелишним будет отметить, что по теории Кантора бесконечностей много, что дает пищу для дальнейших размыш­лений.

Возвращаясь к описанию языка деревьями (в графическом смысле слова), нельзя не отметить, что связь слова и дерева (в обычном смысле) присутствует в фольклоре и мифологии многих народов, проглядывает в известных языковых метафорах и даже в лингвистической терминологии ("корень слова"). А. А. Потебня весьма внимательно разобрал символи­ческое представление слова как листа дерева в славянском фольклоре. В "Слове о полку Игореве" имеется весьма загадочный образ "мысленного дерева" (отсюда "растекаться мыслью по древу"). Исследователи отождествляют его с древом песен и поэзии и, что нам наиболее интересно, с райским древом жизни¹¹.

В православии Крест, на котором Спаситель принял страдания, счи­тается деревом и древо жизни книги Бытия прообразовательно его пред­ставляет. Стихиры и тропари праздника Воздвижения доставляют тому многочисленные примеры. Бог Слово и Крестное древо.

Время и вечность

Наш телесный, физический мир находится не только в пространстве, но и во времени. Применима ли категория времени к именам Божиим - одно из основных разногласий во время имяславческих споров. Если имена суть творения людей, то их когда-то не было и возможно когда-то и не будет. Имяславцы отстаивали противоположное представление о вечном существовании имен Божиих. Они опирались на ряд мест свято­отеческой литературы, где такое мнение выражено явно.

Одно из таких мест - комментарий к псалму 71 св. Афанасия Алек­сандрийского. По его словам, 17-ый стих псалма

Прежде солнца пребывает имя Его.

Показывает, что Сей, неумерщвленный вместе с младенцами, есть прежде сложения мира сущий со Отцем¹².

Здесь святитель сопоставляет "прежде солнца" и "прежде сложения мира" с одной стороны, и Бога Сына и Его имя, с другой.

Другое такое место - Слово на Обрезание Христово св. Дмитрия Ро­стовского, где говорится, что

Сие спасительное имя Иисус прежде всех веков в Тройческом Сове­те было предуготовано, написано и до сего времени было хранимо для нашего избавления < ... >.

Неизвестна была сила имени Иисусова, пока скрывалась в Предвеч­ном Совете, как бы в сосуде. Но как скоро то имя излилось с небес на землю, то тотчас же, как ароматное миро, при излиянии во время обреза­ния младенческой крови, наполнило вселенную благоуханием благодати, и все народы ныне исповедуют, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца (Посл, к Филип., 2, И)¹³.

Стих 9 того же Послания к Филиппийцам говорит, что Бог-Отец "дал Ему имя выше всякого имени", т.е. имя Иисус имеет божественное, а не человеческое происхождение.

В соответствии с нашим общим подходом мы не беремся делать отсю­да вывод о нетварном предсуществованиии имени Иисус и вообще Имен Божиих, а попытаемся применить эти высказывания к сделанному выше предположению, что имена (и слова) находятся в тварном, но умопости­гаемом мире. Могут ли имена при этом существовать в вечности, вне времени?

Западное богословие дает на это однозначный ответ: вечность (как и бесконечность) - атрибут Бога, тварный мир находится во времени. Заме­тим, что именно такой взгляд вынуждает отнести идеи "вещей", их пер­вообразы к Божественному миру. Православный взгляд на эту проблему гораздо тоньше. Кратко он формулируется так: есть разные вечности, в том числе и тварная вечность; в последней и пребывает умопостигаемый мир.

Вот как описывает тварную вечность В. Н. Лосский, опираясь на учение св. Максима Исповедника. Сказав сначала о времени как о форме бытия чувственного, он продолжает:

Но есть еще и другая вневременная форма тварного существования, свойственная бытию сверхчувственному. Это - эон (αιων). "Эон, - го­ворит святой Максим Исповедник, - это неподвижное время, тогда как время - это эон, измеряемый движением" (PG, t. 91, col. 1164 ВС).< ... > Эон находится вне времени, но, имея, как и оно, начало, он соразмерен времени. Только вечность Божества неизмерима, и это относится как ко времени, так и к зону¹⁴.

Святой Максим Исповедник подчеркивает, что вечность мира умо­постигаемого - вечность тварная: пропорции, истины, неизменяемые структуры космоса, геометрия идей, управляющих тварным миром, сеть математических понятий - это э о н, эоническая вечность, имевшая, по­добно времени, начало (откуда и название - эон: потому что он берет свое начало "в веке", εναιωνι, и переходит из небытия в бытие); но это вечность неизменяющаяся и подчиненная вне-временному бытию. Эони­ческая вечность стабильна и неизменна; она сообщает миру взаимосвя­занность и умопостигаемость его частей. Чувствование и умопостижение, время и эон тесно связаны друг с другом, и так оба они имеют начало, они взаимно соизмеримы. Эон - это неподвижное время, время - дви­жущийся эон. И только их сосуществование, их взаимопроникновение позволяет нам мыслить время.

Подобное мнение существовало в патристике задолго до св. Макси­ма. В Беседе 1 на Шестоднев Василий Великий говорит, что "еще ранее бытия мира было некоторое состояние, приличное премирным силам, превысшее времени, вечное, присно продолжающееся", в котором Тво­рец создал умосозерцаемых тварей, а для создания материального мира было произведено "преемство времени, всегда поспешающее и протека­ющее и нигде не прерывающее своего течения".

Противопоставление времени и вечности нашло свое выражение и в богослужении. Литургическое богословие различает Евхаристию и осталь­ные службы, принадлежащие богослужению времени, одному из трех его кругов: дневному, седмичному и годовому. Сама же Литургия находится вне времени, это всегда как бы одна и та же служба, как Святые Дары - всегда одно и тоже Тело и Кровь Христовы¹⁶.

О вечности божественной Священное писание и свято-отеческая тра­диция говорят гораздо меньше. По словам Лосского, "Если Бог живет в вечности, эта живая вечность должна превосходить противопоставление движущегося времени и неподвижной вечности"¹⁷.

Итак, умопостигаемое пространство, вместилище языка должно на­ходиться вне времени, в вечности, в некотором зоне. Наука усвоила себе категорию времени и в физике пространство и время теперь неразрыв­ны. Но представление о вечности наукой Нового времени было отверг­нуто, хотя в античности философия (например, платонизм) интенсивно об этом размышляла.

Попытаемся тем не менее найти для этого понятия чисто научное выражение.

Слова Божественные и слова человеческие

В патристике есть представление о двух видах речи: о речи челове­ческой и речи божественной. Важно, что хотя эти два вида речи резко отличаются друг от друга, человек понимает обращенное к нему слово Бога.

Несколько замечаний по этому поводу сделал в своей Исповеди блаж. Августин, в том ее месте, где он дал свой анализ понятия времени. Говоря о различии между языком человека и языком Бога, Августин указывает, что слова человеческие начинаются и кончаются во времени, они следу­ют одно за другим. Слова Божественные не имеют ни начала, ни конца. Они звучат вечно, и они звучат все одновременно¹⁸.

Похожие мысли высказывали св. Василий Великий:

Но мысль наша доискивается: кто бе в начале? Сказано: Слово. Ка­кое Слово? Человеческое ли слово? Или слово Ангельское? Апостол открыл нам что и Ангелы имеют свой собственный язык, когда сказал: аще языки человеческими глаголю и Ангельскими (1 Кор. 13, 1). При­том понятие слова двояко: есть слово, произносимое голосом, и оно по произношении исчезает в воздухе; и есть слово внутреннее, заключенное в сердцах наших, мысленное.

Ибо и наше слово - порождение ума, рождаемое бесстрастно; оно не отсекается, не отделяется, не истекает; но всецелый ум, пребывая в соб­ственном своем составе, производит всецелое и совершенное слово; и про­исшедшее слово заключает в себе всю силу породившего ума¹⁹.

Св. митрополит Филарет Московский:

Слово Божие не похоже на слова человеческие, кончающиеся и ис­чезающие в воздухе, как только сходят с уст. В Боге нет ничего, что исчезало бы и что бы рождалось. Его Слова исходят, но не преходят. Он сотворил не на некоторое время, а на всегда. Он привел тварь к бытию Своим творческим словом. "Ибо утверди вселенную, яже не подвижится"(Пс.92, 1)²⁰.

Существует математическая (и физическая) конструкция, доставля­ющая поразительную аналогию этому описанию. Она называется разло­жением в ряд Фурье какого-либо процесса (или функции), протекающего во времени. Его можно представить в виде суперпозиции (или суммы) гармонических колебаний - простейших волн. Каждая такая гармоника имеет форму синусоиды без начала и конца. Иначе говоря, все такие гармоники звучат бесконечно долго, т.е. всегда, и они звучат все одно­временно.

Тем самым они обладают свойствами слов Божественной речи. Ска­зать, что они звучат в вечности, может быть слишком сильное утвер­ждение, но некоторые свойства вечности, и прежде всего эонической вечности, здесь хорошо отражены. Каждая отдельная гармоника - это застывшая волна, неподвижное теперь (мы и не услышим ее никогда).

Близкая конструкция имеется и в музыке, где мелодия "состоит"из отдельных тонов (звуков-волн определенной частоты), что находит свое выражение в нотной записи.

Вспомним теперь нашу богословскую аналогию и будем считать, что в этих математических конструкциях речь идет не о Божественных сло­вах и словах человеческих, а о двух сторонах "обычных"слов, одной физической, находящеся в здешнем, чувственном пространстве, и дру­гой смысловой, обитающей в пространстве сверхчувственном. Их весьма нетривиальная связь находит свое выражение в математическом аппара­те разложения в ряд Фурье (в физике его называют еще спектральным анализом). Подобное "диалектическое"отношение можно проследить и в других областях человеческого познания: в физике оно известно как дополнительность, а в философии как антиномия²¹.

Тем самым мы видим, что тварные умопостигаемое пространство и чувственное пространство суть две стороны бытия, которые отнюдь не противопоставлены друг другу, не обособлены, а действительно взаимо­проникают, взаимодействуют друг с другом.

И богословская терминология здесь будет очень к месту: дополни­тельные, или антиномичные, стороны мира связаны между собой так, что они неслиянны, но они и нераздельны.

Акт именования

Первое упоминание об использовании человеком способности гово­рить содержится во второй главе Бытия (2,19-20): И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым.

Тем самым акт именования является первичным и наиболее фунда­ментальным действием (языка) человека. По словам о. Сергия Булгако­ва "имя существительное <...> выражает не только идею, но и существо­вание, опредмеченность этой идеи, бытие ее в некотором предмете. Оно, кроме своего выразимого в слове содержания, имеет молчаливый, но вы­разительный мистический и по смыслу своему онтологический жест: это есть. В этом онтологическом жесте и заключается природа имени"²².

В языке имеется часть речи - местоимение, которая свободна от име­ющегося у существительных предметного значения, и представляет этот онтологический жест, так сказать, в чистом виде.

В современной лингвистике подобное употребление имени отнесено к разряду т.н. пустых знаков. Вот как их описывает Э. Бенвенист: "Язык разрешил эту задачу (общения между субъектами. - А. П.), создав серию пустых знаков, свободных от референтной соотнесенности с "реально­стью", всегда готовых к новому употреблению и становящихся полными знаками, как только говорящий принимает их для себя, вводя в про­текающий акт речи"²³. В точности такая же ситуация встречается и в математике. Вспомним какой-нибудь математический текст: "Пусть х -площадь треугольника ...". Здесь х - то, что в математике называется пе­ременной. Трансцендентный смысл понятия переменной х состоит в том, что она может принимать бесконечно много значений и это невозмож­но понять ни на каком конкретном примере. Тем не менее в школе нам удается (или иногда не удается) освоиться с переменными и научиться их использовать.

Таким образом, правильнее было бы называть местоимения и пере­менные не пустыми, а сверх-полными знаками - до своего употребления они могут быть чем угодно и в акте их использования указательный жест выбирает одно, конкретное значение из этого "что угодно".

Мы можем связать местоимения в языке и переменные в математике, если вспомним еще об одной части речи - числительных и посмотрим на их развитие с исторической точки зрения. Происхождение чисел связано со счетом и акт счета содержит жест (указание пальцем) - один, два, ... Тем не менее число сохраняет "элемент" потенциальности, возможности; где-то в их семеме живет память об этом. Особенно это верно для числа "один". Благодаря этому его можно использовать как неопределенный артикль (а — один из, некоторый, в английском языке), или как начало в русском фольклоре: в одной деревне, у одного царя,...

Одним из наиболее интересных и неожиданных открытий в истории математики было обнаружение, что конкретные числа могут выступать в качестве переменных, как это было у Диофанта Александрийского (в его Арифметике число 5 вполне могло обозначать неизвестный параметр, который нужно еще найти и который отнюдь не будет равен 5)²⁴.

Отметим еще, что в раннем развитии человека местоимение Я появ­ляется не сразу и с некоторым трудом. В самом деле, как жест Я есть указание на самого себя, т.е. предполагает выход из себя. В логике такие поступки приводят к порочному кругу. Не удивительно, что в духовной (а до недавнего времени и в научной) литературе не принято употреб­лять местоимения 1-го лица.

Слово и слава. Умопостигаемый свет

Хотя мир умопостигаемый и называется сверхчувственным, для об­щения с ним у человека есть другие "органы чувств"и прежде всего ум­ственное зрение. Это отнюдь не метафора. Отцы церкви говорят об этом много, ведь духовный опыт и возможен благодаря этим "чувствам". Вот как о том пишет Симеон Новый Богослов:

11. Как стоящий на берегу моря видит безмерный океан вод, но не может достичь предела их, а лишь видит некую часть, так и удостоенный через созерцание узреть безмерный океан славы Божией и умственно видеть его, не в полную меру видит его, но настолько, насколько [к этому] способны умственные очи его души.

22. Бог от начала сотворил два мира - видимый и невидимый, но одного царя над видимым, имеющего в себе характерные черты обоих миров - как в своем видимом [облике], так и в том, что умопостигаемо. В двух мирах соответственно сияют и два солнца - одно чувственное, другое мысленное. И чем для видимого и чувственного является солнце, тем же для невидимого и мысленного является Бог, ибо Он есть и зовется Солнце правды.

24. < ... > Чувственное [солнце], сияя в чувственном саду, теплотой своих лучей только иссушает влажность земли, но не питает растения и семена; мысленное же, воссияв в душе, делает и то и другое - иссушает сырость страстей, очищая происходящую от них скверну, и подает мыс­ленной земле души удобрение, питаясь которым мало-помалу возрастают деревья добродетелей²⁵.

Мы видим, что умственное зрение сопоставляется с чувственным, хо­тя и нельзя сказать, что оно ему во всем подобно. Попутно отметим, что в связи с устройством души преподобный упоминает и о деревьях.

Для нас важно, что приведенные высказывания - лишь небольшая часть того, что говорится в Священном Писании и свято-отеческой ли­тературе о Божественном Свете, том свете, что явлен трем апостолам на горе Фавор и которым сияют лики святых в момент их прославления.

Дополним имевшуюся у нас таблицу такой парой:

и используем эту аналогию для подхода к задаче, с которой мы нача­ли: что такое смысл слова и как обозреть все его значения? Во всяком случае, можно предположить, что постижение смысла слова связано с особым светом и зрением. Связь умственного зрения и познания хорошо известна в философии, фольклоре, проявляется в языковых метафорах, но кажется основательно еще не продумана.

Поразительно, но в Писании, богословии и жизни Церкви есть образ, представляющий собой связующее звено между словом и светом. Это образ Божественной Славы:

Моисей сказал покажи мне славу Твою.

И сказал Господь: Я проведу проведу пред тобою всю славу Мою, и провозглашу имя Иеговы пред тобою (Исход, 33, 18-19).

Связь славы и слова - одна из наиболее устойчивых языковых и поэ­тических метафор²⁶.

Наконец, Слава Божия имеет и зримый облик: облака в Ветхом За­вете, а на многих иконах она представлена концентрическими кругами разных оттенков зеленого и голубого цвета, пронизанных тончайшим зо­лотым светом.

Итак, первая наша гипотеза состоит в том, что смысл слова пред­ставляет собой волну (умопостигаемого) света, находящуюся в сверхчув­ственном пространстве. При этом восприятие слова не просто связано с восприятием света, а оно и есть восприятие света, только умного света.

Если эти волны распространяются свободно, без всяких препятствий, то спектр их колебаний непрерывен. Это соответствует тому, что слово (данное слово) может обозначать что угодно, его семема беспредельна.

Мы же знаем, что в реальном языке это не так: есть устойчивый набор основных значений, есть их вариации и индивидуальные слово­употребления, наконец, есть дремлющие внутри слова те его смыслы, которые еще будут когда-то использованы.

По словам о. Павла Флоренского ("Строение слова") слово имеет внешнюю форму ("тот неизменный, общеобязательный, твердый состав, которым держится все слово; его можно уподобить телу организма") и внутреннюю, которую "естественно сравнить с душою этого тела, бес­сильно замкнутой в самое себя, покуда у нее нет органа проявления, и разливающую вдаль свет сознания, как только такой орган ей даро­ван". К внешней форме слова относятся его фонема ("костяк слова") и морфема ("ткани тела"). Семема, смысловая оболочка представляет внутренню форму.

Далее о. Павел представляет эту схему таким наглядным образом:

Слово может быть представлено как последовательно обхватываю­щие один другой круги, причем ради наглядности графической схемы слова полезно фонему его представлять себе как основное ядро, или ко­сточку, обвернутую в морфему, на которой в свою очередь держится семема.

И поскольку мы уже говорили о связи слова и славы , образ этот концентрических кругов или сфер следует сопоставить с образом небесной Славы на иконах, с ее круговой структурой.

Это подсказывает нам, что слово имеет иерархическое устройство, очень похожее на устройство атома в физике - в основе лежит твердое ядро, а вокруг электронные оболочки. Если атом не возбужден, то он за­мкнут в себе и ничего не излучает. Спектр же его возможных состояний дискретен, имеется наиболее вероятные основные "значения", и даже эти основные состояния немного размыты (свойство спектральных линий). Последнее отвечает оттенкам в индивидуальном употреблении значений слова. Более высокие уровни размазываются, сливаются друг с другом, образую ту колышащуюся бесконечную семему, о которой писал о. Павел.

И это вторая наша гипотеза об устройстве слова, более конкретная и явно открытая для дальнейшей работы²⁷.

Фразеологизм "спектр значений слова" имеет все права существова­ния как метафора в языке, но, думается, у него есть возможность суще­ствовать и как термин в науке.

Вместо заключения

Мы использовали в наших рассуждениях лишь часть богословских аналогий, соотносящих мир Божественный и мир тварный. Они долж­ны дать основу для дальнейшего продумывания уже тех богословских рассуждений, которые имеют прямое отношение к имяславию. Скажем немного и о них.

По словам преподобного Серафима Саровского, цель христианской жизни - стяжание Духа Святого, приобретение божественной благодати. Благодать освящает наши действия, но и материальные предметы, "ве­щи" тварного мира. В жизни Церкви особую роль играют такие зримые воплощения горнего мира. К ним надо отнести

иконы

мощи святых

Фаворский Свет

Святые Дары

Сюда же входит и Имя Божие. 

Его место в этой иерархии неоднократно обсуждалось и особенно па­раллели с почитанием икон. Сама история иконоборчества очень напо­минает споры вокруг имяславия. Как и слово, икона имеет две стороны: сакральную и материальную. Лишь последняя - произведена руками че­ловека, как и в Имени Божием его звуковая сторона - выходит из уст человека. Наконец, есть и прямая связь иконы и имени. Освящение ико­ны неразрывно с ее "наречением", надписанием имени. Впрочем, несмот­ря на явные исторические и смысловые параллели, поставить знак ра­венства между иконами и именами нельзя, да кажется никто это и не пытался сделать.

Параллели с Фаворским Светом, по-видимому, глубже, хотя и менее продуманы. Об этом есть у о. Сергия Булгакова в его "Философии име­ни", где он придерживается мнения, что Имя Божие есть божественная энергия в смысле св. Григория Паламы и пишет, что "Имя Божие зани­мает в онтологической иерархии то же место, что свет Фаворский". Не предрешая этого вывода, заметим лишь, что, пытаясь понять природу слова в языке, мы пришли выше к выводу о его световой природе .

И совсем не говорилось в богословии о Святых Дарах в связи с Име­нем Божиим. Именно Святые Дары представляют непосредственное втор­жение трансцендентного Божественного мира в наш земной мир.

Мы закончим эти мысли, вызванные у нас имяславием, словами В. Н. Лосского, написанными в 30-е годы прошлого века и относящимися к богословской стороне дела. Предрекая, что православное учение об име­нах должно привести к новому Торжеству Православия, как уже было с иконопочитанием и Фаворским Светом, он заключает:

Как тогда Православная формулировка Истины об иконах стала "тор­жеством Православия", так и теперь Православное учение об именах вместе со всеми связанными с ним вопросами (забытое многими учение святого Григория Паламы, - благодать, молитва, подлинная "антрополо­гия", учение об уме и сердце, о "внутреннем человеке"и прочее) - должно привести к новому Торжеству Православия, к явлению новых благодат­ных сил и святости.

Когда будет ясная формула, исполненная духовного опыта и "очевид­ная" духовно - многие вопросы сами собой отпадут, и многия сложности представятся детски простыми²⁸.

Сноски: